Сначала выросла трава, хотя вроде мы еще ходили в шарфах, потом вдруг - обсыпала нас дырокольными бумажками черемуха, а тут уж и сирень пора ломать. Траву забила крапива, а запах сирени быстро забылся, потому как жасмин перешибает все на свете. Каштан со своими неуместными в нашей широте киевскими ассоциациями вкупе с имперскими свечами вообще мелькнул, как комета и теперь втихую растит мягких зеленых ежиков. Одуряющие гиацинты оказались не вечны, даже нарциссы их пережили. Тюльпаны растолстели и стали пионами, а бешеноогненные бархатцы взялись, как обычно - непонятно откуда.
И впереди еще хризантемы, гладиолусы и астры, и, если повезет осенью - прозрачные ясени на фоне прозрачного же фиолетового неба, клены, готовые упасть от изнеможения под своим же желто-зелено-красным богатством, растущие только в одну сторону, ибо с другой их прижимает глухая питерская стена, бесконечно кружащиеся легкие золотые монетки с берез - сверху голубое, снизу зеленое, посередине белое - и все это посыпается, посыпается золотом, а березы нисколько не лысеют.
И после всего этого мы, с умягченной душой, уверовавшие в богоданность мира, потерявшие бдительность - падаем в серое, черное, мокрое. В лицо нам кидают огрызки снега, оставшиеся от глобального потепления, а под ноги - ржавую глину, пробивающуюся даже сквозь асфальт. И я вспоминаю свою животную сущность, и гневно требую солнца, мороза, зимней радуги, роя снежинок, вырезанных артелью китайских ангелов... Но зима оказалась менее жизнеспособной, чем лето, и выходит теперь редко, копит силы годами. И потому одна надежда - что будет лето. И к лету будем мы.
Journal information