Сделав лирический шаг назад, вспомню, как в нежном 12-летнем возрасте, читая Бальзака, поразилась чувствам ГГ, который в слезах мысленно прощался со своей любовью, ибо "ее виски уже потеряли свежесть" или что-то типа того. То есть такое сентиментальное списывание в расход. Дальше - больше. На каждом шагу преследовали мягкие журнальные поучения "ничто не выдает возраст женщины, как руки" (или шея. или жопа), "многие женщины, качественно ухаживая за лицом, совершенно забывают о зоне декольте, которая имеет предательскую склонность к дряблости". Литература не отставала - увидевшие "первую морщинку" или "первый седой волос" дамы изменившимся лицом бежали к пруду.
Наше время ознаменовалось еще более жестким трешем в лице Лены Миро и ей подобных, отстаивающих ебабельность как главную тактико-техническую характеристику женщины. Что в случае Лены, публично признавшей свою абсолютную несостоятельность в части получения от секса даже минимально позитивных ощущений, смотрится особенно стремно. Представьте - жениться на супер-ебабельной тетке, которую будет воротить от постели.
Все это, конечно, навевает грусть и тоску.
Вспоминается Татьяна Толстая -
"Мир мужчины, предлагаемый издателями, уныл и прост: пустыня, а посередине — столб, который все время падает, хоть палочкой подпирай. Этот “мужчина” никогда не был мальчиком, ничего не складывал из кубиков, не листал книжек с картинками, не писал стихов, в пионерлагере не рассказывал приятелям историй с привидениями. Никогда не плакал он над бренностью мира, — “маленький, горло в ангине”, — и папа соответственно не читал ему “вещего Олега”. Да и папы у него не было, и не надо теперь везти апельсины в больницу через весь город. Ни сестер у него, ни братьев. И жениться надо было на сироте. И дети его — досадное следствие неправильного выбранного гондона. Странным образом в этом мире нет и женщины — есть лишь “партнерша” с “гениталиями”, как в зоопарке, мучимая ненормальным аппетитом к драгметаллам, словно старуха-процентщица. Жизнь его — краткий миг от эрекции до эякуляции с бизнес-ланчем посередине, и прожить ее надо так, чтобы не прищемить, не отморозить и не обжечь головку члена. "
и более краткая Марта Кетро -
"У нас тут очень страшно стареть, знаете ли. И не по причине маленьких пенсий и недружелюбной медицины. А потому что в первобытном обществе того, кого нельзя трахнуть, остаётся только убить и съесть. "
И посреди всего этого, как надежда, как призрачная сказка, совершенно невообразимая жизнь жежистки
antrum"Ровно семь лет назад мое сердце взлетело куда-то к горлу, да там и осталось. Мы с Максом перебросились всего парой фраз, а я уже знала главное: живой, горячий, добрый. И больше не боялась.
(До этого я обмирала от необъяснимого страха и трепета. На Максе горели черные глаза, колосился блестящий хвост, щетинились щеки. Казалось, под кожей спрятана сталь.
Однажды, например, я пришла в кухню, чтобы заварить чай. Увидала Макса, всхлипнула "извините" и растворилась в дверном проеме. А еще нас как-то усадили рядом за праздничным новогодним столом. Мой аппетит собрал вещички и уехал первым же поездом. В горле весь вечер томился кусок ветчины, будто незадачливый гость в сенях.
- Попроси Макса, пусть передаст хлеба, - сказал непомнюкто, которого я тут же возненавидела.
Тревожно ожидала, что проситель получит мой скальп на холодном блюде, но Макс все же ограничился долькой батона. Еще и улыбнулся, к моему ошеломлению.)
Он честнее лезвия, мягче кошачьей щеки, прозрачней сентябрьского воздуха. Он ледяной, он обжигает, у него и впрямь под кожей сталь, в его сердце вмещается весь земной шар и луна заодно. Он прекрасный и гармоничный, как снежинка под микроскопом.
Иногда я думаю: как мы оказались вместе? Немыслимо. За какие грехи, думаю, ему - простому, строгому, совершенному - достался сгусток хаоса. (Еще чаще, чем ялюблютебя, я говорю: "Не волнуйся, сейчас все уберу...")
А потом он вдруг смеется и умиляется тому же, что и я - незаметному для других. И я думаю: как мы оказались вместе? Немыслимо. Такое везение."И снова хочется жить.
Journal information