Отрочество

(часть первая)

Коммуналку расселяли в срочном порядке – жить становилось лучше и веселей, ресторан задумал расширяться на второй этаж. Не знаю, кому сколько вариантов предлагали, но слишком разборчивые остались не у дел – грянула антиалкогольная кампания и грандиозным планам «Вечернего» не суждено было сбыться.
А мы свалили в район нынешнего метро «Проспект Просвещения» - почти что в чистое поле. В голые стены – мебель не повезли, не хотели расширять жилплощадь клопам.

Жить в новом гнездышке было невозможно, родители начали ремонт и беготню за материальными ценностями, заняв для этого в черной кассе 5 000 рэ, которые мы выплачивали потом лет десять. И в следующий класс я пошла в Таллине, под крылом бабушки и дедушки – командующего военно-морской базой, выпивающего стакан коньяка ежевечерне и бог знает сколько в течение дня, при этом всегда изумительно трезвого и приятно благоухающего.
Любовь к этому городу не оставляет меня по сей день. В Ленинграде было красиво на улицах, в Таллине – везде. В Ленинграде был простор и ветер, в Таллине – теснота и уют. И цветы в подъезде. И ощущение тишины. И яркая одежда. И та самая «западность», о которой предостерегали нас в школе. И невероятные уроки физкультуры – смесь пилатеса и силовых. И полное отсутствие личных амбиций у учителей. И все везде так вкусно, что невозможно остановиться.

Вернувшись, я попыталась начать новую жизнь – стать нормальной. Но я оказалась в специфическом районе. Большинство домов было построено одним из крупнейших заводов города, и большинство учеников в школе делились на детей пролетариев и детей «партийных». Первым полагалось с детства идти по кривой дорожке, вторым – стать строителями коммунизма. Я не попадала ни в одну категорию. Детей паршивых интеллигентов не было. Я училась на «раз плюнуть», но не могла запомнить ни одного правила. Сочинение по «Преступлению и наказанию» заняло у меня полную тетрадь в линеечку и час времени. При этом меня регулярно пугали детской комнатой милиции, потому что я ржала на торжественных собраниях. Нахамить учителю было нетрудно – в зачет шло любое открывание рта, типа на вопрос «почему ты сидишь и ничего не пишешь?» ответить «потому, что я уже все написала».
В этой школе меня постиг  первый крупный жизненный позор – в пионеры меня приняли в третью смену, вместе с действующими членами детской комнаты милиции. Осуждение этого факта классной элитой по своему размаху превосходило скорбь по случаю кончины Брежнева (кстати, я тоже ужасно рыдала в этот похоронный день, в уверенности, что завтра начнется ядерная война и мне так и не купят собачку).
В этой школе мне впервые встретилась нормальная учительница – по литературе. Александра Васильевна – маленькая, худая, прокуренная – была единственным человеком, который учил нас думать. У нее читали все. И всё. Мы научились читать «неинтересное» - чтобы понять, зачем это было написано. Мы научились читать «невкусное» - чтобы понять того, кто это написал. Раньше я читала много, теперь - даже на ходу по дороге в школу. Запойное отношение к книгам осталось со мной на всю жизнь.

Мой новый район был прекрасен полным отсутствием инфраструктуры. Ближайшая станция метро – Удельная – располагалась где-то в 10 остановках от нас. До теперешней станции «Озерки» цвели яблоневые сады, а сама зеленая даль Озерков была видна из окна. В шаговой доступности к нашим услугам была железнодорожная станция и изобильное количество строек. Проблемы досуга не существовало.
Врать родителям я научилась в совершенстве. Их мечты о поселении меня в кружке плюшевой игрушки рухнули еще в начальной школе. Зато я была изнасилована пожизненными абонементами в Мариинку и филармонию, куда исправно ходила в надежде пересечься с красавцем-моряком.
Маргинальные друзья учили меня правильно пролезать под вагонами, а немногочисленные временные подружки объясняли, как делаются дети. И то, и другое пугало меня беспредельно. С вагонами мы как-то подружились, а насчет делания детей я решила, что пару раз можно и потерпеть.

Избегание бурной общественной жизни школы, при этом бурная жизнь вне ее, не могли совмещаться с образом «отличницы на халяву», и периодическое занижение оценок стало нормой, что, впрочем, не особо беспокоило. Правда, к восьмому классу случилась неувязка. Выяснилось, что никто из сверстников не тянет на медаль. Учителя, сладостно заулыбавшись, попытались затащить туда меня. И я решила уйти из школы.

И очень кстати мы опять переехали.